Неточные совпадения
Но бригадир был непоколебим. Он вообразил себе, что травы сделаются зеленее и цветы расцветут ярче, как только он выедет
на выгон."Утучнятся
поля, прольются многоводные реки, поплывут суда, процветет скотоводство, объявятся пути сообщения", — бормотал он про себя и лелеял свой план пуще зеницы ока."Прост он был, — поясняет летописец, — так прост, что даже после стольких бедствий простоты своей не
оставил".
Несмотря
на то, что снаружи еще доделывали карнизы и в нижнем этаже красили, в верхнем уже почти всё было отделано. Пройдя по широкой чугунной лестнице
на площадку, они вошли в первую большую комнату. Стены были оштукатурены под мрамор, огромные цельные окна были уже вставлены, только паркетный
пол был еще не кончен, и столяры, строгавшие поднятый квадрат,
оставили работу, чтобы, сняв тесемки, придерживавшие их волоса, поздороваться с господами.
Элегантный слуга с бакенбардами, неоднократно жаловавшийся своим знакомым
на слабость своих нерв, так испугался, увидав лежавшего
на полу господина, что
оставил его истекать кровью и убежал за помощью. Через час Варя, жена брата, приехала и с помощью трех явившихся докторов, за которыми она послала во все стороны и которые приехали в одно время, уложила раненого
на постель и осталась у него ходить за ним.
Ее тоже отделывали заново; в ней были работники; это его как будто поразило. Ему представлялось почему-то, что он все встретит точно так же, как
оставил тогда, даже, может быть, трупы
на тех же местах
на полу. А теперь: голые стены, никакой мебели; странно как-то! Он прошел к окну и сел
на подоконник.
Освещая стол, лампа
оставляла комнату в сумраке, наполненном дымом табака; у стены, вытянув и неестественно перекрутив длинные ноги, сидел Поярков, он, как всегда, низко нагнулся, глядя в
пол, рядом — Алексей Гогин и человек в поддевке и смазных сапогах, похожий
на извозчика; вспыхнувшая в углу спичка осветила курчавую бороду Дунаева. Клим сосчитал головы, — семнадцать.
—
Оставь, кажется, кто-то пришел, — услышал он сухой шепот матери; чьи-то ноги тяжело шаркнули по
полу, брякнула знакомым звуком медная дверца кафельной печки, и снова установилась тишина, подстрекая вслушаться в нее. Шепот матери удивил Клима, она никому не говорила ты, кроме отца, а отец вчера уехал
на лесопильный завод. Мальчик осторожно подвинулся к дверям столовой, навстречу ему вздохнули тихие, усталые слова...
И я бросил в него этой пачкой радужных, которую
оставил было себе для разживы. Пачка попала ему прямо в жилет и шлепнулась
на пол. Он быстро, огромными тремя шагами, подступил ко мне в упор.
— Слушай, — проговорил Иван Федорович, словно опять начиная теряться и что-то усиливаясь сообразить, — слушай… Я много хотел спросить тебя еще, но забыл… Я все забываю и путаюсь… Да! Скажи ты мне хоть это одно: зачем ты пакет распечатал и тут же
на полу оставил? Зачем не просто в пакете унес… Ты когда рассказывал, то мне показалось, что будто ты так говорил про этот пакет, что так и надо было поступить… а почему так надо — не могу понять…
«Ну, а обложка денег, а разорванный
на полу пакет?» Давеча, когда обвинитель, говоря об этом пакете, изложил чрезвычайно тонкое соображение свое о том, что
оставить его
на полу мог именно вор непривычный, именно такой, как Карамазов, а совсем уже не Смердяков, который бы ни за что не
оставил на себя такую улику, — давеча, господа присяжные, я, слушая, вдруг почувствовал, что слышу что-то чрезвычайно знакомое.
Будь это опытный убийца и именно убийца с целью одного грабежа, — ну,
оставил ли бы он обложку конверта
на полу, в том виде, как нашли ее подле трупа?
Я вас спрашиваю, господа присяжные, поступил ли бы так Смердяков,
оставил ли бы он конверт
на полу?
— То-то; Феня, Феня, кофею! — крикнула Грушенька. — Он у меня уж давно кипит, тебя ждет, да пирожков принеси, да чтобы горячих. Нет, постой, Алеша, у меня с этими пирогами сегодня гром вышел. Понесла я их к нему в острог, а он, веришь ли, назад мне их бросил, так и не ел. Один пирог так совсем
на пол кинул и растоптал. Я и сказала: «Сторожу
оставлю; коли не съешь до вечера, значит, тебя злость ехидная кормит!» — с тем и ушла. Опять ведь поссорились, веришь тому. Что ни приду, так и поссоримся.
Отцу Пантелея Еремеича досталось имение уже разоренное; он в свою очередь тоже сильно «пожуировал» и, умирая,
оставил единственному своему наследнику Пантелею заложенное сельцо Бессоново, с тридцатью пятью душами мужеска и семидесятью шестью женска
пола да четырнадцать десятин с осьминником неудобной земли в пустоши Колобродовой,
на которые, впрочем, никаких крепостей в бумагах покойника не оказалось.
Из коего дела видно: означенный генерал-аншеф Троекуров прошлого 18… года июня 9 дня взошел в сей суд с прошением в том, что покойный его отец, коллежский асессор и кавалер Петр Ефимов сын Троекуров в 17… году августа 14 дня, служивший в то время в ** наместническом правлении провинциальным секретарем, купил из дворян у канцеляриста Фадея Егорова сына Спицына имение, состоящее ** округи в помянутом сельце Кистеневке (которое селение тогда по ** ревизии называлось Кистеневскими выселками), всего значащихся по 4-й ревизии мужеска
пола ** душ со всем их крестьянским имуществом, усадьбою, с пашенною и непашенною землею, лесами, сенными покосы, рыбными ловли по речке, называемой Кистеневке, и со всеми принадлежащими к оному имению угодьями и господским деревянным домом, и словом все без остатка, что ему после отца его, из дворян урядника Егора Терентьева сына Спицына по наследству досталось и во владении его было, не
оставляя из людей ни единыя души, а из земли ни единого четверика, ценою за 2500 р.,
на что и купчая в тот же день в ** палате суда и расправы совершена, и отец его тогда же августа в 26-й день ** земским судом введен был во владение и учинен за него отказ.
Но даже и тут Прудону удавалось становиться во весь рост и
оставлять середь перебранок яркий след. Тьер, отвергая финансовый проект Прудона, сделал какой-то намек о нравственном растлении людей, распространяющих такие учения. Прудон взошел
на трибуну и с своим грозным и сутуловатым видом коренастого жителя
полей сказал улыбающемуся старичишке...
Тут уж как-то завелась переписка с консисторией, и поп, наследник того, который под хмельком целомудренно не разбирал плотских различий, выступил
на сцену, и дело длилось годы, и чуть ли девочку не
оставили в подозрении мужеского
пола.
Дело пошло в сенат. Сенат решил, к общему удивлению, довольно близко к здравому смыслу. Наломанный камень
оставить помещику, считая ему его в вознаграждение за помятые
поля. Деньги, истраченные казной
на ломку и работу, до ста тысяч ассигнациями, взыскать с подписавших контракт о работах. Подписавшиеся были: князь Голицын, Филарет и Кушников. Разумеется — крик, шум. Дело довели до государя.
— У нас вот как, ваше степенство… Теперь страда, когда хлеб убирают, так справные мужики в
поле не дожинают хлеб начисто, а
оставляют «Николе
на бородку». Ежели которые бедные, — ну, те и подберут остатки-то. Ничего, справно народ живет. Богатей есть, у которых по три года хлеб в скирдах стоит.
Эти юрты сделаны из дешевого материала, который всегда под руками, при нужде их не жалко бросить; в них тепло и сухо, и во всяком случае они
оставляют далеко за собой те сырые и холодные шалаши из коры, в которых живут наши каторжники, когда работают
на дорогах или в
поле.
Я становился обыкновенно
на средине той десятины или того места, около которого вьются красноустики, брал с собой даже собаку, разумеется вежливую, и они налетали
на меня иногда довольно в меру; после нескольких выстрелов красноустики перемещались понемногу
на другую десятину или загон, и я подвигался за ними, преследуя их таким образом до тех пор, пока они не
оставляли поля совсем и не улетали из виду вон.
Но кроме врагов, бегающих по земле и отыскивающих чутьем свою добычу, такие же враги их летают и по воздуху: орлы, беркуты, большие ястреба готовы напасть
на зайца, как скоро почему-нибудь он бывает принужден
оставить днем свое потаенное убежище, свое логово; если же это логово выбрано неудачно, не довольно закрыто травой или степным кустарником (разумеется, в чистых
полях), то непременно и там увидит его зоркий до невероятности черный беркут (степной орел), огромнейший и сильнейший из всех хищных птиц, похожий
на копну сена, почерневшую от дождя, когда сидит
на стогу или
на сурчине, — увидит и, зашумев как буря, упадет
на бедного зайца внезапно из облаков, унесет в длинных и острых когтях
на далекое расстояние и, опустясь
на удобном месте, съест почти всего, с шерстью и мелкими костями.
[В Оренбургской губернии становят сначала сжатые снопы пятками, и, если жнива травяниста или погода сыра,
оставляют на несколько дней для просушки; если же и время и солома сухи, то снопы в тот же день складываются в скирды, которые по множеству посевов остаются иногда в
поле очень долго.
Деревенские мальчики, которых приглашали в усадьбу, дичились и не могли свободно развернуться. Кроме непривычной обстановки, их немало смущала также и слепота «панича». Они пугливо посматривали
на него и, сбившись в кучу, молчали или робко перешептывались друг с другом. Когда же детей
оставляли одних в саду или в
поле, они становились развязнее и затевали игры, но при этом оказывалось, что слепой как-то оставался в стороне и грустно прислушивался к веселой возне товарищей.
Когда первые приступы голода были утолены, я хотел со своими спутниками итти за нартами, но обе старушки, расспросив, где мы их
оставили, предложили нам лечь спать, сказав, что нарты доставят их мужья, которые ушли
на охоту еще вчера и должны скоро вернуться. Не хотелось мне утруждать туземцев доставкой наших нарт, но я почувствовал, что меня стало сильно клонить ко сну. Рожков и Ноздрин, сидя
на полу, устланном свежей пихтой, тоже клевали носами.
Тяжелые, лохматые, они двигались куда-то
на юго-запад, взбирались по распадкам, обволакивали мысы и
оставляли в
поле зрения только подошвы гор.
То она твердо отстаивала то, в чем сама сомневалась; то находила удовольствие
оставлять под сомнением то, чему верила; читала много и жаловалась, что все книги глупы; задумывалась и долго смотрела в пустое
поле, смотрела так, что не было сомнения, как ей жаль кого-то, как ей хотелось бы что-то облегчить, поправить, — и сейчас же
на языке насмешка, часто холодная и неприятная, насмешка над чувством и над людьми чувствительными.
Пассажирский поезд весело бежал с юга
на север, пересекая золотые хлебные
поля и прекрасные дубовые рощи, с грохотом проносясь по железным мостам над светлыми речками,
оставляя после себя крутящиеся клубы дыма.
По моей усильной просьбе отец согласился было взять с собой ружье, потому что в
полях водилось множество полевой дичи; но мать начала говорить, что она боится, как бы ружье не выстрелило и меня не убило, а потому отец, хотя уверял, что ружье лежало бы
на дрогах незаряженное,
оставил его дома.
Выйдя
на двор, гостьи и молодой хозяин сначала направились в яровое
поле, прошли его, зашли в луга, прошли все луга, зашли в небольшой перелесок и тот весь прошли. В продолжение всего этого времени, m-lle Прыхина беспрестанно уходила то в одну сторону, то в другую, видимо, желая
оставлять Павла с m-me Фатеевой наедине. Та вряд ли даже, в этом случае, делала ей какие-либо особенные откровенности, но она сама догадалась о многом: о, в этом случае m-lle Прыхина была преопытная и предальновидная!
И газета из рук —
на пол. А я стою и оглядываю кругом всю, всю комнату, я поспешно забираю с собой — я лихорадочно запихиваю в невидимый чемодан все, что жалко
оставить здесь. Стол. Книги. Кресло.
На кресле тогда сидела I — а я внизу,
на полу… Кровать…
— Мы и сами в ту пору дивились, — сообщает, в свою очередь, староста (из местных мужичков), которого он
на время своего отсутствия, по случаю совершения купчей и первых закупок,
оставил присмотреть за усадьбой. — Видите — в
поле еще снег не тронулся, в лес проезду нет, а вы осматривать приехали. Старый-то барин садовнику Петре цалковый-рупь посулил, чтоб вас в лес провез по меже: и направо и налево — все, дескать, его лес!
Оставив павильон, я пошел
на Ходынку мимо бегов, со стороны Ваганькова, думая сделать круг по всему
полю и закончить его у шоссе.
—
На месте златницу
оставили, — провозгласил монах, подымая с
полу полуимпериал.
Я взглянул
на Глумова и встретил и его устремленные
на меня глаза. Мы поняли друг друга. Молча пошли мы от пруда, но не к дому, а дальше. А Праздников все что-то бормотал, по-видимому, даже не подозревая страшной истины. Дойдя до конца парка, мы очутились
на поле. Увы! в этот момент мы позабыли даже о том, что
оставляем позади четверых верных товарищей…
Что теперь время дачное, и
поле для наблюдений самое удобное, потому что
на дачах живут нараспашку и
оставляют окна и двери балконов открытыми.
Старая барыня, ждавшая мужа, сама отперла дверь. Она, как оказалось, мыла
полы. Очки у нее были вздернуты
на лоб,
на лице виднелся пот от усталости, и была она в одной рубашке и грязной юбке. Увидев пришедших, она
оставила работу и вышла, чтобы переодеться.
Вошел мюрид Хаджи-Мурата и, мягко ступая большими шагами своих сильных ног по земляному
полу, так же как Хаджи-Мурат, снял бурку, винтовку и шашку и,
оставив на себе только кинжал и пистолет, сам повесил их
на те же гвозди,
на которых висело оружие Хаджи-Мурата.
Оставив Биче в покое, комиссар занялся револьвером, который лежал
на полу, когда мы вошли. В нем было семь гнезд, их пули оказались
на месте.
Оставив с ним Алексея, Кирша возвратился
на поле сражения; но оно было уже совсем очищено от неприятеля.
— Самую что ни
на есть мелкую пташку, и ту не
оставляет господь без призрения, Глеб Савиныч, и об той заботится творец милосердный! Много рассыпал он по земле всякого жита, много зерен
на полях и дорогах! Немало также и добрых людей посылает господь
на помощь ближнему неимущему!.. Тогда… тогда к тебе приду, Глеб Савиныч!
Забыв все предосторожности, он кой-как приложил оторванную доску к сундуку, пихнул его под нару,
оставил топор
на полу и, не захлопнув даже подвижной доски, которой запиралось окошко, выбежал в сени.
Откуда-то прошла большая лохматая собака с недоглоданною костью и, улегшись, взяла ее между передними лапами. Слышно было, как зубы стукнули о кость и как треснул оторванный лоскут мяса, но вдруг собака потянула чутьем, глянула
на черный сундук, быстро вскочила, взвизгнула, зарычала тихонько и со всех ног бросилась в темное
поле,
оставив свою недоглоданную кость
на платформе.
Что такое реформа? Реформа есть такое действие, которое человеческим страстям сообщает новый
полет. А коль скоро страсти получили
полет, то они летят — это ясно. Не успев
оставить гавань одной реформы, они уже видят открывающуюся вдали гавань другой реформы и стремятся к ней. Вот здесь-то именно, то есть
на этом-то пути стремления от одной реформы к другой, и следует, по мысли кн. Мещерского, употреблять тот знак препинания, о котором идет речь. Возможно ли это?
Тут я вспомнил мой разговор с Левассером
на Марсовом
поле и чуть не поседел от ужаса. Припомнит он или не припомнит? Ах, дай-то господи, чтоб не припомнил! Потому что ежели он припомнит… Господи! ежели он припомнит! Это нужды нет, что я ничего не говорил и даже убеждал его
оставить заблуждения, но ведь, пожалуй, он припомнит, что он говорил, и тогда…
Когда Федосей, пройдя через сени, вступил в баню, то остановился пораженный смутным сожалением; его дикое и грубое сердце сжалось при виде таких прелестей и такого страдания:
на полу сидела, или лучше сказать, лежала Ольга, преклонив голову
на нижнюю ступень полкá и поддерживая ее правою рукою; ее небесные очи, полузакрытые длинными шелковыми ресницами, были неподвижны, как очи мертвой, полны этой мрачной и таинственной поэзии, которую так нестройно, так обильно изливают взоры безумных; можно было тотчас заметить, что с давних пор ни одна алмазная слеза не прокатилась под этими атласными веками, окруженными легкой коришневатой тенью: все ее слезы превратились в яд, который неумолимо грыз ее сердце; ржавчина грызет железо, а сердце 18-летней девушки так мягко, так нежно, так чисто, что каждое дыхание досады туманит его как стекло, каждое прикосновение судьбы
оставляет на нем глубокие следы, как бедный пешеход
оставляет свой след
на золотистом дне ручья; ручей — это надежда; покуда она светла и жива, то в несколько мгновений следы изглажены; но если однажды надежда испарилась, вода утекла… то кому нужда до этих ничтожных следов, до этих незримых ран, покрытых одеждою приличий.
Растаптывая
пол тяжёлыми ударами ног, поручик, хлопнув дверью, исчез,
оставив за собой тихий звон стекла висячей лампы и коротенький визг Полины. Яков встал
на мягкие ноги, они сгибались, всё тело его дрожало, как озябшее; среди комнаты под лампой стояла Полина, рот у неё был открыт, она хрипела, глядя
на грязненькую бумажку в руке своей.
Растерявшись при совершенном безлюдьи, за исключением беспомощной девочки сестры (отец находился в отдаленном кабинете), несчастная, вместо того чтобы, повалившись
на пол, стараться хотя бы собственным телом затушить огонь, бросилась по комнатам к балконной двери гостиной, причем горящие куски платья, отрываясь, падали
на паркет,
оставляя на нем следы рокового горенья.
Петр., работая в кабинете нередко за полночь,
оставлял дверь
на балкон отпертою и по временам выходил
на свежий воздух. Поэтому мы, тихонько раскрыв свое окно и прикрывши отверстие снаружи ставнем, спрыгивали с цоколя
на Девичье
поле к подговоренному заранее извозчику, который и вез нас до трактира ‹…›
Его отношение к народникам было сродно моему, но отношение студенчества к Деренкову казалось мне грубоватым и небрежным отношением господ к работнику, трактирному лакею. Сам он этого не замечал. Часто, проводив гостей, он
оставлял меня ночевать, мы чистили комнату и потом, лежа
на полу,
на войлоках, долго дружеским шепотом беседовали во тьме, едва освещенной огоньком лампады. С тихой радостью верующего он говорил мне...
— А мне говорил о вас Асклипиодот, — добродушно басил о. Андроник — это был он, — поглаживая свою седую бороду. — Вы совсем было нас без рыбы
оставили… А каких мы окуней набродили с ним, во! — Отец Андроник отмерил
на своей пухлой, покрытой волосами руке с пол-аршина. — Ей-богу, так… А метрику Асклипиодот вам завтра же доставит, только вы уж Егору-то ничего не говорите, а то он сейчас архирею ляпнет
на нас, ни с чем пирог.